Подшивка

Жизнь на проволоке

28.02.2002

Алфавит
Биография у Ирины Линдт короткая. Родилась в Алма-Ате в семье ссыльного немца, военного музыканта. Поступила в Казахстане на журфак, но втайне мечтала стать актрисой. Через год рванула в Москву в театральный. Взяли в "Щуку". Это было везение номер раз.


После окончания училища она, как и многие выпускники, не могла устроиться ни в один театр, но тут случилось везение номер два. В Москве в то время создавался немецкий театр под управлением ученика Юрия Любимова Эрвина Гааза. Ирину Линдт взяли туда фактически только из-за немецкой фамилии.


Спустя какое-то время её увидел Любимов, занимавшийся омоложением труппы. И почти сразу она получила серьёзные роли – Ксении в "Борисе Годунове", Лизы в "Подростке", Грушеньки в "Братьях Карамазовых". Но настоящий успех пришёл после любимовского спектакля "Марат и Маркиз де Сад". Её Шарлотта Корде ходила по проволоке и попеременно играла на скрипке и на трубе, свешивая с трапеции копну роскошных светлых волос.


В её жизни стал много значить коллега Валерий Золотухин. Они выступали с совместными программами, а затем даже сыграли вместе в спектакле Андрея Максимова "Моцарт и Сальери". Золотухин играл Сальери, она – Моцарта...


Два года назад с Ириной Линдт случилась беда. На репетиции "Хроник" Шекспира она, такая ловкая, оступилась и упала с трёхметровой высоты. Запросто могла погибнуть. Но обошлось переломами ключицы и правой лопатки, тяжёлым сотрясением мозга и порванными связками. Сейчас она играет в нашумевшем мюзикле "Норд-Ост" – ежедневно выходит на сцену в роли Марии Васильевны Татариновой. Каждый вечер её героиня в конце первого действия кончает жизнь самоубийством, после чего Ирина Линдт уходит в свою гримёрку и терпеливо ждёт вызовов на поклоны. Когда в конце этого вечера она подходит, наконец, к рампе и отвешивает поклоны зрителям, аплодисменты, как правило, усиливаются.


С актрисой Ириной Линдт беседует наш корреспондент Глеб Ситковский.



– Ирина, вы по отцу немка. Наверное, вы по-немецки свободно говорите?


– Нет.


– Но вы же даже жили какое-то время в Германии!


– Но жили-то мы в военном городке, в русской среде. Отец у меня прекрасно говорит по-немецки. Но после войны были очень сильны антинемецкие настроения, и он из-за этого одно время даже хотел взять фамилию моей матери. "Не хочу, – говорил, – чтоб моих детей, как меня, дразнили фашистом". Так что немецкий язык в семье у нас был не в ходу. Только когда жили у бабушки, мы с сестрой немножко понимали отдельные немецкие слова, читали какие-то немецкие стишки. Но немецким я стала заниматься только в Германии. Правда, это всё накладывалось на английский, который я учила в школе, так что в голове часто получалась каша.


– Подождите, а вы же после окончания Щукинского училища играли в немецком театре на чистом немецком языке?


– Так я и на английском играла, когда в Москве поставили мюзикл "Tomorrowland". Мне это, кстати, больше нравится, чем играть на русском. Когда играешь на неродном языке, лучше всего чувствуешь суть профессии. Кстати, когда я репетировала в "Tomorrowland", англичане сказали, что у меня очень хорошее, даже аристократическое произношение.


– Вы строите свою артистическую карьеру как театральная актриса. В последнее время даже как актриса музыкального театра, если учесть то, что вас то и дело приглашают играть в мюзиклах. Но ведь вам, я думаю, совершенно ясно, что куда большую популярность актёру приносит кино. А в особенности телесериалы. Что же вы не снимаетесь совсем? Вы об этом даже не задумываетесь?


– Когда много работы, то нет времени думать об этом. У меня действительно всего одна главная роль в кино, в фильме Евгения Гинзбурга "Игра в любовь". Но даже и там у меня была музыкальная роль. Театр – все-таки более искусство, чем кино. Конечно, телевидение приносит больше популярности, но в творческом смысле театр – настоящее искусство. Театр просто-напросто даёт больше возможностей для профессионального роста.


– Допустим. Но вот возьмём "Норд-Ост" – настоящий крепкий мюзикл, но, соглашаясь на участие в этом проекте, вы не могли не отдавать себе отчёт в том, что вы на год вычёркиваете себя из другой жизни и теперь изо дня в день играете прекрасную, но одну и ту же роль.


– Вы правы, конечно. Но год – это ведь так мало. Он практически уже пролетел. Я выпустила премьеру, сыграла в грандиозном, интересном проекте, и уже хотя бы поэтому игра стоила свеч. Кроме того, я оговорила, что не уйду из Театра на Таганке.


– Как отнёсся к вашей работе Любимов? Как отпустил?


– Я взяла отпуск за свой счёт. Юрий Петрович отнёсся с пониманием. В январе отпуск кончился, и я снова играю на Таганке. У меня там, правда, остался в репертуаре только один спектакль – "Марат и Маркиз де Сад", и я играю его три раза в месяц. Во все остальные дни я выхожу на сцену в мюзикле. Продюсеры "Норд-Оста", правда, относятся очень ревниво, когда я играю в чужом спектакле. У них законы маркетинга, но у меня свои законы, свой кодекс. В апреле у меня на Таганке премьера "Фауста" Гёте, где я буду играть Маргариту, и если наши продюсеры будут возражать, то я не стану продлевать контракт с "Норд-Остом".


– Интересно понять, почему девочка из Алма-Аты решает вдруг стать актрисой? Может, был какой-то толчок, какой-то замечательный спектакль, после которого вы заболели театром?


– Ну что вы... В театр нас в детстве водили целыми пионерскими отрядами, по абонементам, и это были самые рядовые спектакли. Просто когда нужно было выбирать, куда идти после школы, я подумала: а почему бы не в актрисы?


– Вы работаете на Таганке, которая видела множество замечательных актёров. Но сменились поколения, многие артисты ушли. В той Таганке, что существует сегодня, вы ощущаете себя актрисой №1?


– Хм. Нескромный вопрос. Обычно эти ярлыки даются другими, со стороны-то виднее. Хороша бы я была, если бы сказала про себя: я актриса номер один.


– Вы чудом не погибли на репетиции спектакля "Хроники". Ваше падение с трёхметровой высоты – это не просто несчастный случай, и театр, нарушивший технику безопасности, конечно, отвечает за это. На Западе артист наверняка получил бы после такого инцидента колоссальную страховку. Словом, у вас были весьма серьёзные причины обидеться на театр, но вы тем не менее вернулись на Таганку.


– Страховку я получила... Заводили даже уголовное дело, и долго всё это разбиралось... Но было бы смешно, если бы я стала подавать в суд на Юрия Петровича Любимова, требовать страховку. Наверное, косвенная вина театра действительно существует. Но я для себя решила, что, видно, так должно было случиться. Я вообще не помню, как это произошло. Основной ошибкой, как я сейчас понимаю, было то, что нельзя так долго сидеть наверху. Когда сидишь там с утра до вечера в течение двух месяцев, ты теряешь ощущение опасности и запросто можешь оступиться. Даже в цирке, говорят, акробат не работает более трёх часов на высоте. Но что я сейчас буду разбираться с теми, кто виноват в этом случае? Ну, допустим, выплатят мне по суду какие-то деньги. Но разве это вернёт мне здоровый позвоночник или восстановит мои родные связки?


– Но дело, наверное, не только в деньгах. Психологически трудно было вернуться в театр?


– Театр мне помогал лечиться, давал машину, чтоб меня возили на процедуры, оплатил операцию за границей. Поэтому я не могу их винить. По психологическим причинам я так и не смогла вернуться в этот спектакль, в эти декорации. Даже музыку не могу слышать из этого спектакля – физически нехорошо делается. А вообще я не первый раз падаю на сцене, у меня ещё в училище было такое.


– Вы ведь во многих спектаклях исполняете какие-то рискованные, почти цирковые номера. Не зря, наверное, про вас после "Марата и Маркиза де Сада" ходили слухи, что вы циркачка.


– Один журнал даже написал, что на роль Шарлотты Корде приглашена цирковая эквилибристка (смеётся). Меня вообще журналисты постоянно то эквилибристкой обзовут, то певицей. Но сейчас травма даёт себя знать. Мы репетируем "Фауста", и я чувствую, что физически я теперь на несколько голов ниже, чем раньше. Не могу сделать все те трюки, что легко делала до травмы. Не знаю, в какой форме я буду через несколько лет. Поэтому поневоле начинаешь торопиться, стараешься успеть сделать как можно больше.


– Какой театральный жанр, какое амплуа наиболее удачно соответствует вашей актёрской индивидуальности?


– Я думаю, что мой жанр – это как раз мюзикл. Здесь надо быть органичным в пении, сочетать вокал и актёрскую игру. Мне кажется, я чувствую важную грань между тем и другим.


– Но мюзикл для России не родной жанр. Если бы вы жили в Америке, то, возможно, были бы звездой Бродвея. "Норд-Ост" стал первым по-настоящему крепким, качественным мюзиклом, выросшим на русской почве. Неужели вы надеетесь, что традиция мюзикла привьётся?


– Мюзикл в англо-американском понимании этого слова для нас действительно непривычен. Но попытки создать хороший мюзикл делаются у нас в последнее время всё чаще.


– Вы, по-моему, немало ездили по миру. Нет ли соблазна сделать шаг и начать жизнь в каком-нибудь другом месте? Тем более что с языками у вас как будто дела обстоят неплохо.


– Ну кому я там нужна? Меня всё-таки профессия держит. Я не могу говорить по-английски и по-немецки без акцента. Что же, я выйду на сцену и скажу: "Тарагой, я тэбья лублю!"? Люди же смеяться будут, как бы хорошо я ни играла. А добиться идеального произношения редко кому удаётся. У меня и в русском-то языке есть небольшой акцент.


– Какой?


– Ну, наверное, немножко немецкого. Немножко казахского. Немножко украинского.


– А Украина-то к вам каким боком угодила?


– А просто в Германии жило много украинцев. Это всё остаётся потом в говоре.


– У вас было хорошее детство?


– У меня были прекрасные родители. Но, знаете, я не хотела бы снова стать ребёнком. В детстве я не чувствовала себя счастливой. Это не зависело ни от родителей, ни от кого-то ещё. Это было связано с моей природой и больше ни с чем. Бесконечные вопросы в детстве мучили меня: зачем жить, если всё равно умирать? Ну и вообще я была застенчивым ребёнком. Взрослых боялась...


– Ваши родители сейчас живут в Москве?


– В Подмосковье. После того как вывели войска из Германии, они перевелись сюда. Жильё дали только в сентябре. А до этого мы всю жизнь жили по казармам да по казармам. После казарм я долго жила в общежитии. В общем, впервые в жизни появилось отдельное жильё. Своя кухня, в конце концов...


– Вы позволите мне задать один очень нескромный вопрос? Я бы никогда не спросил вас об этом, но вы сами в одном интервью произнесли фразу, которая меня поразила: "Золотухин стал моей первой любовью". Я не хочу вторгаться в личное, но, может быть, вы скажете, что для вас значит Валерий Золотухин в творческом отношении?


– У Золотухина можно учиться жить. О том, как он работает, о том, как держит форму, я даже и не говорю. Но за тридцать с лишним лет работы в театре ему ни разу не перешили костюм, и это о многом говорит. Каждый день он делает зарядку, держит себя на строгой диете – в общем, следит за собой. Это качество для актёра уникальное и требует большой воли. А в жизни это человек, который поможет всем, кто его об этом попросит. Не важно, костюмер это или ещё кто-нибудь. Он будет тратить своё время, деньги, договариваться с больницами или с адвокатами, но сделает всё от него зависящее. Когда со мной случилась эта травма, он приходил в больницу каждый день. Он использует то, что ему дано Богом, для людей. У него два замечательных качества – доброта и трудолюбие. Золотухин издал дневник, который вёл в течение всей своей жизни. Это тоже требует дисциплины, не всегда ведь хочется писать. Женя Миронов назвал этот дневник настоящим пособием для актёров. Я тоже вела в разные годы дневники, но скорее это происходило в какие-то трудные моменты моей жизни.


– Ирина, а вы ведь, наверное, и стихи пишете?


– Пишу.


– Прочтите что-нибудь.


– Я лучше прочту вам своё первое стихотворение, которое я сочинила во втором классе. Я любила забраться в ванну, сидеть под струёй воды и о чём-нибудь думать. Меня из ванны вытащить было невозможно. И вот однажды, сидя под струёй воды, я сочинила стихотворение. Причём под влиянием Лермонтова (смеётся). В детстве это был мой любимый поэт. Получилось примерно так:



Мы живём в этом мире тревожном,


непрочном,


Что несёт он нам – радость? Беду?


А зачем? Ведь придёт день,


и будет всё кончено,


Жизнь споткнётся и канет во тьму.



– А ещё какие-то художественные пристрастия у вас были?


– А как же. Раньше рисовала карандашные портреты. Но сейчас этим заниматься некогда.


– В общем, вы многогранная личность.


– В детстве я во множество кружков ходила. С моим небольшим ростом даже баскетболом занималась, ходила в школу олимпийского резерва. И заняла второе место на городской олимпиаде по шашкам!




Глеб Ситковский